Цзю, оказывается это трудно утверждать. Они как будто мыслят иначе; как именно – я не могу разгадать. Кроме того, стоит им только рассердиться на вас, как они назовут вас злодеем. Я еще помню, как брат когда то наставляя меня говорил: какой бы не был хороший человек, если будешь ему перечить, он обязательно будет возражать; но если ты умышленно пропустишь мимо ушей возражения плохого человека, он будет говорить о тебе; «какой искусный и знающий человек, не такой как остальные». Как могу я разгадать их подлинные намерения тем более, когда речь идет о том, чтобы съесть человека? Любое дело можно понять только когда его всесторонне изучишь. В старину часто ели людей; это я еще помнил, только не ясно. Раскрыл книгу по истории, желая справиться, но в книге отсутствовали хронологические даты, а на каждой странице вдоль и поперек были написаны лишь слова «гуманизм» и «мораль». Так как я все равно не могу заснуть, то внимательно читал книгу глубоко за полночь и вдруг между строками рассмотрел иероглифы – вся книга была исписана двумя иероглифами – «Поедать людей». Это бесчисленное множество иероглифов книги, множество слов арендатора, хихикая в упор уставились на меня своими странными глазами. Я тоже человек; они хотят съесть меня!
Утром ненадолго присел, успокоившись. Чень Лао-у вошел, неся завтрак, состоявший из чашки с овощами и чашки с вареной рыбой; глаза этой рыбы белые и жесткие, ее разинутый рот совсем как у тех людей, думавших о людоедстве. Я съел несколько кусочков: скользкие, не разберешь, не то рыба, не то человек; тотчас же меня стошнило и я их выплюнул.
Я сказал: «Лао-у, передай брату, что мне скучно; я хочу пройтись по двору». Лао-у ничего не ответил и ушел; вскоре он вернулся и отпер дверь.
А я не сдвинулся с места, наблюдая, что же они сделают со мной; знаю, что они не желают освободить меня. Ну и конечно! Брат привел с собой какого то старика; выступают медленно… Глаза старика полны свирепости: он боится, что я это замечу, поэтому стоит опустив голову и из под очков тайком бросает на меня косые взгляды. Брат спросил: «Сегодня ты, кажется, совсем хорошо себя чувствуешь». Я ответил – «Да». Брат продолжал: «Сегодня я пригласил доктора Хэ осмотреть тебя». – Ладно! – ответил я, но на самом деле разве я не знал, что этот старик переодетый палач! Несомненно, под предлогом пощупать пульс, он определит, насколько я жирен, а за эту услугу ему тоже выделят для еды ломтик мяса. А я не боюсь; хотя я и не ем людей, но все же я храбрее их. Я протянул ему обе руки и стал наблюдать, как он приступит к делу. Старик сел, закрыл глаза, долго щупал пульс, долго размышлял, а затем открыв свои дьявольские глаза сказал: «Нечего тут думать, подержите его в полном покое несколько дней, тогда все будет хорошо».
«Нечего думать, подержите в полном покое»! Выдержать пока не нагуляется жир; понятно, тогда они смогут больше съесть: но что же во мне есть такого, что все «будет хорошо»? Этот народ и человека хочет съесть и, в то же время, дьявольски хитрый, – выдумывает, как бы это сделать скрытно, боится прямо приступить к делу, хочет заставить меня умереть от смеха. Я не мог сдержаться и расхохотался: я очень доволен. Я знаю, что в этом моем смехе – смелость и прямота. Старик и брат изменились в лице, подавленные такой смелостью и прямотой. Но чем смелее я становился, тем более росло и их стремление меня сожрать, пользуясь моей прямотой. Старик вышел из комнаты и отойдя недалеко от дверей сказал моему брату: «давайте скорее сожрем». Брат утвердительно кивнул головой. Так и ты тоже! Это открытие, хотя как будто бы и неожиданно, но вполне логично. Человек входящий в эту шайку чтобы съесть меня оказывается мой брат!
Людоед – это мой брат!
Я – брат людоеда!
Ведь меня съедят и все же я останусь братом людоеда.
За последние несколько дней я несколько отступаю от своих первоначальных предположений: я допускаю, что тот старик не переодетый палач, а настоящий врач, и все таки он людоед. Основатель их науки Ли Ши-чжень [1] своей книге, называющейся что то в роде «Наши травы»… ясно говорит, что человеческое мясо можно есть жареным; разве после этого старик посмеет утверждать, что не занимается людоедством?
– Что касается брата, то и здесь я ни капли не взвожу на него напраслину. Когда он растолковывал мне смысл текстов, он своими собственными устами говорил, что «можно менять своих детей и пожирать их». Еще помню один случай: как то мы разговаривали об одном дурном человеке и тогда она сказал, что не только следовало бы его убить, но и «пожрать его мясо и лечь спать на его коже». Я тогда был еще маленький и от страха сердце у меня долго не могло успокоится. Брат нисколько не был удивлен рассказом арендатора из деревни Нянцзыцунь, который приходил к нам несколько дней тому назад и говорил, что «съели сердце и печень убитого» – во время всего рассказа, брат утвердительно кивал головой. Очевидно, что сейчас его взгляды такие же жестокие как и прежде. Раз он допускает, что можно менять детей и пожирать их, то можно менять все что угодно, можно есть кого угодно. Прежде я слышал только его рассуждения о принципах справедливости и по своей простоте брал их на веру; теперь же я знаю, что когда он говорит о принципах справедливости, у него не только губы вымазаны человеческим салом, но и сердце наполнено мыслями о людоедстве.
Глубокая тьма, не знаю: день или ночь. Собака со двора Чжао снова залаяла. Жестокость льва, трусость зайца, коварство лисицы…
Я понимаю их приемы, убить прямо они не желают да я не смеют, опасаясь несчастья. Поэтому они между собой договорились расставить свои сети и побудить меня к самоубийству. Взгляните на тex мужчин и женщин, которые стояли на улице несколько дней тому назад, на поведение брата в течение этих дней и этого будет вполне достаточно чтобы на восемь-девять десятых удостовериться в этом. Самое лучшее снять пояс, перекинуть его через балку, и затянувши потуже – удавиться; а они, не имея за собой никакой вины и в тоже время добившись заветного желания будут от радости
